Дождь. Дождь. Дождь. Ни неба не видно, ни дальних лесов. Апрель. Холодно, а дождь теплый. И снег сошел. Ни листочка еще, ни почки: Земля не прибрана лежит, безвидна и пустынна.
К вечеру и дождь устал. От земли пар повалил, солнце багряное над косогором стоит - все в дыму, вдвое больше обычного. Ни души окрест - хоть бы пташка чирикнула, хоть бы зверь какой пробежал.
Сыр бор мертв стоит. Тихо-тихо. Словно первый день и времени еще нет. И людей нет: А мы-то с тобой кто такие?
Земля бурая и рыжая, и черная вот-вот травой первой проклюнется. Первые почки лопнут, первые цветочки - одуванчики желтые - цвет в мир дадут. Но тихо все, словно ждет земля сигнала какого-то, знака. Темнеет. Последний снег по ложбинкам белеется в сумерках. От земли тепло: Звезды высыпали и вот: чив-чив-чив-фьють-фью: Соловьи запели, запел лес, ожил, завздыхал. Стронулось все, пошло крутиться.
Лежит камушек. За камушком - рябинка. А из-под камушка ручеек. Над ручейком дом, тут мы живем. Живем - песенки поем, да репку сеем, да морковку. Май месяц, тепло. Черемуха цветет, а комаров пока нет.
- А погляди, погляди: за ручейком ландышевая страна. Ландыши, ландыши до самого леса. А в лесу тоже ландыши. Тут и черника есть, но пока не ее время - ландыши цветут. А лето придет, ландышевая страна исчезнет, появится черничная. Там и подосиновик пойдет и подберезовик, и гриб-моховик, он тут главный. А пока все сидят под землей, глубоко-глубоко. Молчат.
- Ну пойдем, посмотрим тихонечко, кто там в ландышевой стране живет?
Вот и осока, и папоротник, и трава-мурава. Пониже - пониже смотри... Тут свои жители, махонькие... В большом лесу жизнь большая: кукушка кукует, соловьи поют, пеночки еще, перепелочки - те молчком сидят. А в самом низу, в ландышевой стране, житие иное... Кто первый весной проснулся, из домиков вышел? - Кузнечики? - Нет. Они еще не скоро запиликают. - Светлячки? - Нет. И их не видать, да и ночи-то белые, как увидишь? Из куколок бабочки появились - вон порхают. Им за ручейком не интересно: на полянку скорее, к солнышку... Но и не бабочки первые.
Первыми вышли муравьи. Они еще в апреле проснулись - тут по ручейку снег лежал. Пригрело солнышко, обрадовался ручеек: всю зиму под снегом бежал, а теперь обрадовался, на волю вышел. Запрыгал, заиграл, камушки стал поворачивать, песок наносить. Нагрелся на солнышке муравьиный домик, снег с него сошел, пар повалил. Первым вышел муравей-разведчик, обежал свою муравьиную страну - видит: снег сошел, - пошел своих будить. За ним вышли муравьи-солдаты - так для порядку. Вот и муравьи-рабочие побежали. А еще из куколок - молодые муравьици и муравьи, у них - крылышки. Чуть пообсохнут и полетят по весне в разные края муравейного царства. Недолог месяц медовый: муравей-мужичек прилетел - и дух вон. Да и муравьица пала на землю, крылышки поникли, лежит ни жива ни мертва - вот и вся любовь: ни есть ни пить сама не умеет. Надо чтоб ее свои рыжие рабочие встретили: отгрызут ей крылышки, построят гнездышко и все начнется вновь. И раз только полетав по белу свету на легких своих крыльцах, будет она сидеть всю свою жизнь в муравейнике - ни один год, ни два - безвылазно... Ведь весь муравейник это ее дети. Целый город и все братья, и все за работу: тут и рабочий муравей, и солдат, и мусорщик (он внутри муравейника убирает), и разведчик. Муравейников в лесу - не сосчитать и в каждом муравьев - не сосчитать. Сколько же их всего в ландышевой стране?
А ландыши зацвели - тысячи беленьких колокольчиков. Мы с тобой не слышим, а они, наверное, звенят. На ручейке звенят, а там под горою ландыши только пробились из-под земли, чуть подняли зеленые свои стрелы. Как в старину-то ландыши звали, знаешь? - Заячьи ушки. Ушки и есть... Трава едва еще взялась, не замуравела, не заматерела, кругом старый пожухлый лист лежит, преет. Папоротник не распустился, коричневыми стручками поразгинается - словно пружинки какие раскручиваются прямо на глазах... Развернется, зазеленеет - прикроет ландышевую страну.
А пока рабочие муравьи бегут тремя колонами через ручеек по березовым веткам. К нам бегут, в сад. Здесь черная смородина, яблони зацветают. Муравьи тащат личинки - муравьиных своих коровок. Посадят на листочки, а летом будут доить: зеленое свое молочко собирать. Другие мурашки - в лес. - Гляди, гляди, вот уже тащат в муравейник червячков... А муравьи-строители тащат хвою: надо строится - муравьиному народу прибавка. На старом пне кора лопнула, вышел жук-короед, черный, с рогами, красавец... Весь сияет, как сапог начищенный. Побежал по своим делам... что ему муравьишки!.. А осенью ползал махоньким червячком, труху жевал, под корой ходы прокладывал. А есть и совсем маленькие жители: вот из земли мошка вылетает. Ее толком и не видно. Для нее муравей - дяденька, достань воробышка. И вся-то она с маковое зерно, а кусает как:
Комар не мошка,
Жалит немножко...
А комар - едва из воды вышел - сидит себе пока, по осинам прячется, нос точит. От комара один зуд, а кусать, как мошка он не умеет, так - ласточкам на поклевку. Ласточкам вольготно, под застрехой новое гнездышко лепят. Трясогузки по ручейку так и бегают: туда-сюда, хвостиком хлоп-хлоп, червяка, а то и самого короеда - щелк. А муравьиный народец бежит себе, работает и птицу не замечает. По ручейку лягушатина плывет - махонькая. - Откуда такая? - Только-только из головастика вылупилась. Вон их черным-черно копошится в луже. Сначала как маленькие киты, а потом, глядишь, уже человечки - руки-ноги появились... да нет, не человечки - лягушата. И куда хвост девался? Прыг в ручеек и поплыли к озеру: пока доплывут уже лягушками будут. А там, на озере, на мелководье и комар гуляет, и муха. А то лягушке без них скучно. Еще, видишь, в луже жук-плавунец, усами своими шлеп - поплыл. Он в ручейке жить не хочет - холодно, ему пруд подавай.
А в ручейке вода сладкая, студеная - ах как по жаре пить хочется! - Не пей, потерпи. Обманчив ручеек - прохватит горлышко, а то еще и конский волос зачерпнешь - вон плывет, извивается - совсем худо будет. Плавунец за головастиками туда-сюда, жук-вертячка так и вертится, гладыш кверху пузом плывет - это все ребята хищные, зубастые. А у них по головам, по воде, аки по-суху, - прыг-прыг - водомерочка. - Куда бежишь, водомерочка? И уж чем она питается, не знаю. Муравей, вестимо, несет, ох несет, самого не видно. Головастика тоже из-за щек не видать, чего-то там наворачивает. Короед вышел - молодец-молодцом: сам с вершок, а какой пень извел! А ты, водомерочка, побегала, побегала, да и все - святым духом попиталась. А тут из-под листика по мху, по мху какие-то червячки, личинки, гусеницы... ожили, выползли, тащатся куда-то, ищут чего-то. Живут. И как их звать-то всех не ведаю. Хоть садись на камушек, как Адам, да и придумывай названьица махонькому народу: ни числа ему нет, ни скончанья. А что, вот и мы так, ползаем-ползаем, думаем, что большие, а Бог смотрит: "Э...чего они там!"
А солнышко с каждым днем все круче забирает, все выше и выше поднимается. По утру зябко, а в полдень припекло - прям лето. - А что это там погромыхивает за лесом - не дождь ли? Ой, пора-пора: снега сошли, ручьи схлынули, пообсохла земля, притомилась... Майский дождь долгожданный да не долгий, с шумом, с громом - хлынул и прошел. А без него весна никак не завяжется. Травы лежат пожухлые, лист на деревах тоже силу не взял еще и все такое молодое, слабое. Но вот набежит весенний дождичек и раз, и два прольется, зашумит лес и встанет, воспрянет трава-мурава, а для махонького народишка это и дом, и кров, и прибежище, и хлеб насущный.
А пока мы с тобой по ландышевой стране ходили, солнце уже на закат и муравьи в муравейник бегут: пора в муравьином городе ворота запирать. Мошка в землю пала, жук под кору. Головастики - вот уж не видел никогда - спят, наверно. И мы с тобой пойдем: вон, мамка к чаю кличет. Завтра опять путешествовать отправимся. Ведь какие большие эти махонькие страны: заблудишься и конца-краю нет... А народцу-то, народцу, не в пример нашей стороне - куда как больше. Ну, спи теперь. Смотри, во сне путешествовать куда пойдешь - без меня далеко не ходи, ладно.
Вот и тепло. Ох, и повалил махонький народишко со всех дыр и щелей. Кто из-под земли, кто из воды, а кто прямо с неба падает. Кто ползет, кто летит, кто бегом да в припрыжку. Каждая козявочка со своей подковыкой. Этот вот бежал-бежал и вдруг - хлоп - полетел, ищи его, свищи. А в воздухе чего только не летает: пушинки одуванчика летят - новые места ищут, сирень отцветает, черемуха, как снегом сыплет... Клейкие, тяжелые, воздушные, пушистые - древесные и цветочные - летят семена, не сосчитать. Даже елки цветут, только не осыпаются. Да ведь это не цветы, а новые веточки свежей зеленью, по прошлогодней темной, так и развернулись кружевами. А красные шишечки наверху! И вся-то елка, как в Новый год стоит. Шишечки, словно свечки, все вверх торчат. И день и два растут, а потом выйдешь - бах - шишечки все вниз. За ночь повернулись. Отчего так? А между елок уже паутинки. Это паучишки взялись за свою работу - плетут тенета. Раз загудело, зажужжало в воздухе, то хватай-лови.
- Вот смотри, кто тут приземлился: весь красный, с оранжевыми подпалинами. Это жук-пожарник. Этого я с детства знаю. А вот жучек черный, с синими отливами... кто такой? - Бог весть. С каждым днем махонький народец все прибывает и прибывает: бабочки, мотыльки, сороконожки, гусеницы, а жуков-то, жуков! А дальше - больше, уж такой народец попер, какого и вовсе не ведаю, без всякого числа и чина. Муравьи тли понатаскали, пошла тля смородиновый лист крутить. - Э, ребята, не балуйте, оставьте и нам хоть смородинки! Ну ладно, тля - скотина подневольная, а вот есть в лесу разбойник почище твоего соловья. Да и имя-то у него какое-то страшное: клещ. Он мал да удал - богатырей с ног валит, а боронится от него надо гребешком. На грядке долгоносик - у, жук! - орудует. Клоп лесной опять же... Ну, эти нам не друзья. - Жу-у-у-у - шмель летит. Серьезный товарищ... Вот на цветок сел, а цветок аж до земли гнется... Ему-то что, он толстый, ему меду много надо. - А это? - М-м-м-м-м - загудело, как на подстанции. - Да это осы. Пчел-то у нас не держат, а вот осы... Они и жалят больнее, и вообще - ребята дружные. Видел на чердаке у них гнезда слеплены? Славные гнезда, большие, многослойные, можно б зиму перезимовать. Да только оса не пчела, гнездо не улей: не засыпает, а вымирает к осени. Осиная семья одно лето живет. Выползет из щелки перезимовавшая оса, отложит личинки. Сначала вылупятся рабочие осы - и маме на подмогу: строить гнездо. Гнездо из бумаги и соты бумажные. Осы древесину жуют: пожевали-пожевали и раз - бумага. А воску-то делать не умеют, за воском пчеле поклониться надо. В середине лета в гнезде появятся самцы и самки, а к осени гнездо пустеет - самки прячутся кто куда. Мужичков и рабочих уже нет... А по весне проснутся и - м-м-м-м - полетели на свое сладкое дело. Другие осы в земле живут. У тех семьи не большие и куда уж они там мед складывают - не видно. Шмель, как оса, тоже под землю ушел, а соты по пчелиному - из воска. Да поди возьми его! Семейка маленькая, живет в норке мышиной, глубоко. У шмеля хобот имеется и потому кроме него никто клевер не ест: и меду вдосталь да носы коротки. А то еще и шершни есть и трутни. Те меду не носят, летят, гудят: у-у-у-у - мы мужуки! - Ну ладно, ладно, летите себе с Богом. Шершень сам из осиного рода, только посверепей - и пчелу ест, и муху, и жалит больнее. А дом строит в дупле.
Комар вышел, разгулялся, разошелся - ух! Посидел, поскучал под корой да во мху. Комар в лесу первый боец-удалец. Кто комару супротивник? Нет такого. Он не силой, так числом, не умом, так измором, а доведет кого хочешь! Хоть бы ветер подул что ли, али дождичек - не на юру, в лесу живем!
Комар, конечно, боец славный, но лето в свои права входит, и не ветер так жара, комара в угомон возьмет. Он - ах, ах, куда с жары-то? - в лес под елки. - А и чем лес сердит? - Волк есть ли, нет ли - не знаю, а комар вот он, на лицо. Лето в гору, а на ручье появились другие бойцы, пошибче комара будут. Да они напротив: из прохладцы на жару - у-у-у-у - летят, разбегайся, кто может! Тут овод, здесь и слепень. И в самом деле, в глаз врежет - окривеешь. Глаз - глазом, а работаешь по жаре, разденешься, весь потом истаиваешь... А слепень тут первым бесом: эх, руки заняты! Мы-то что, слепень быка-бугая в пруд загоняет... А мух-то всяких пошло, а мушек! Эти хоть и кусают мало, да тоже не в радость. А вот летит, смотри, стрекозище:
Ты зверь, ты зверина,
Ты скажи-ко свое имя!
Ты не смерть ли моя,
Ты не съешь ли меня?
А стрекоза глазом поведет, крылышком легким на солнышке - сверк-сверк - и полетела на пруд. Летит - гудит, на лету мошек хватает. Счас вот с ласточкой сшибутся: кто кого еще и сцапает! А это что за зверушка ползет по стебелечку: сама красненькая с точечками, а глаза - бусинками? - Знаешь, как я делал, когда был маленький, такой вот, как ты... На ладошку с листочка возьми осторожненько и держи:
Божья коровка,
Полети на небо,
Принеси нам хлеба
Черного и белого -
Только не горелого!
А можно еще и так спеть:
Божья коровка,
Черная головка,
Лети-лети за море,
Там тепленько,
Здесь холодненько!
- Глянь-ко, и правда полетела. Подняла надкрыльица и на махоньких своих крылышках - р-р-раз! Такая тяжеленькая вроде, как и летает! - Ой, ой - уже и не видно.
Давай теперь посмотрим, что у нас за ручейком делается. Как там наше ползучее народонаселение. А что ему! - Приволье: вот-вот ягода пойдет, пыльца сыплется, кругом семена всякие и еще что-то мелкое ползает, чего уже и глазом не видно. Муравьи бегут. Полдня туда, полдня - обратно. И когда едят-то - по дороге, наверно? А что несут, так это не себе. Вот дело к вечеру... Смотри тихонечко: два муравьишки третьего несут, он бедняга неживой. Почто несут-то? Уж час наверно тащат и до муравейника им, пожалуй, еще два - успеют ли? Через соломинки, былинки перебираются, то один вперед забежит, подмагнет, то другой - ловко получается. Так неужели скушают по глупой малости своей? - Нет, оказывается. Принесут в муравейник и там в глубине самой сложат, как заведено. Выходит... хоронят. Несут, они несут, интересно, что думают? Вот ведь как у них заведено - своих не оставлять. Ну, понятно, если пожар или вода подступает, - бегут личинки спасать. Мы бы заметались кто куда, а они нет: вместе, дружно, без командиров даже... Говорят: инстинкт. Ну, ладно. Но вот несут своего хоронить, о чем-то думают по-своему. А мы стоим на коленях над ними - голова к голове, смотрим, не понимаем. Э-э-э, дураки - дураками. Они нас и не замечают... Но вот и эти двое ушли.
Солнце на закате, лето под гору. Скоро папоротник зацветет. Правда ли это? Пойдем, Богу помолимся, а то неудобно как-то... перед муравьями.
Вознесение прошло, Семик, Троица. На Троицу дождь - к грибам. За Троицей - Духов день - русалки балуют. А там и Иван Купала...
Ползает, копошится, летает народец безгрешный. Словно и не выгоняли его из райского сада. А что не Рай разве ландышевая страна? От ручейка и до леса, и дальше, дальше...
Июль накатил - макушка лета. Жарко. Полям нужен дождик и грядкам нужен... и грибам, и нам, конечно. А вон и тучка набежала. Эй, тучка:
Дождик, дождик, пуще,
Дам тебе гущи!
Дождик недолгий, грибной, а значит и радуга будет. Выйдешь из дому, а она уж и раскинулась на весь белый свет. Мы маленькие были - бежим в поле за радугой, кричим, песни поем. А в поле... клеверу видимо-невидимо. Уже и пообсохло все. Уже и шмель - откуда взялся после дождя! - летит за медом... И мы вырываем цветочки клеверные, и жевать - сладко. Вроде как тоже мед едим. А по полям, по холмам коровье стадо - большое, не сосчитать. Вот уж кто клевера поест. Клевер красный, а молоко белое - как так получается? Уже и радуги нет, а мы все бежим себе по тропочке, а кругом: тр-р-р-р, чи-чи-чи-чи, жу-у-у-у, ц-ц-ц-ц. Кузнечики балуют. Июль - месяц кузнечиков. На гору забежим и с горы кубарем - кто быстрее - у-у-у, дух захватывает. Голова закружится, упадешь в траву, руки раскинешь. Запах-то какой от травы-муравы, Господи... Лежишь, один глаз откроешь: травки-былинки, жучки какие-то ползают, пробегают мимо, в зрачок заглядывают: "Чевой-то такое свалилось к нам большущее?" - вот побежали рассказывать подружкам. Муравей - откуда посередь поля! - тащит чего-то, не оглянется. Работяга. Гусеница ползет, маленькая, зеленая. Косеножка на длинных своих лапках... Ой, кто там за шиворот заполз, не червяк ли! Вскочил и бежать. А домой прибежим: прямо к печке, на приступочке ведро с квасом. Корки хлебные плавают... Квас свой, домашний, бабушкин. Тут и ковшик: "Сам в море, а хвост на заборе". Пьешь долго, все не напиться никак. Сама-то бабушка больше "гриб" пьет: вон он на шкафу в банке сидит, шевелится... Живой, наверно, пить страшно... А еще из колодца любил. Вода холодная, ключевая. Журавель тяжелый - мне маленькому пустое ведерко и не утопить никак, но наловчился кое-как, поднимать - легче. А вокруг колодца черная смородина, я, бывало, наберу пригоршню и в рот, и запивать из ведерка... А еще землянику любил...
Пойдем с бабушкой по грибы. Да все по болотам, по ложбинам. Комары: зы-зы-зы-зы-ы-ы-ы. Я устану, не столько грибов наберу, сколько у бабушки из-под носа утащу. Она пока наклоняется да режет, а я шасть-шасть: целиком с ножкой, со мхом в корзинку. А выйдем на горку, она говорит: "Ну, поешь землянику, притомился, поди". Я ползу на четвереньках по склону, не знаю где и корзинку бросил. Сапоги и те скину, земляники полон рот. А на горе и малина, да уже и не до малины - устал, лег навзничь, замер: Сердце бьется, солнце палит, кузнечики... а запах, запах... Когда идешь, либо сидишь - не видишь, не чуешь, а ляжешь в траву и... в другой мир попал.
Может, так Адам лежал, кузнечиков слушал... Может, сами мы в траву превратимся - прорастем когда-нибудь. И будет усатый, крылатый народишко по нам ползать, свой мед собирать, слушать о чем мы там шелестим.
На июль три Спаса идут: медовый, яблочный и ореховый. Лету закат - росы в травы, а ласточки на отлет. Много бабушка знала... В медовый Спас пчела на отдых, пасечник - за медом. А в яблочный яблоки пора освящать, взрослым до того - яблочко ни-ни, а за то Господь в Царствии Небесном деткам яблочки раздает. На Третий Спас - орехи поспели и первый хлеб: "Третий Спас - хлеба припас". Успенскому посту конец.
Вот и вечер. Ты не спишь, балуешься. И я, бывало, не спал, когда жил у бабушки с дедушкой. Только я сидел тихо-тихо: "Дедушка, расскажи про войну": Смеется дедушка: "Какую, я ведь три войны прошел?" И начнет рассказывать, вот я и сижу тихо-тихо. А мелкий народишко пошумит, пошебуршит да и попритихнет - тоже слушает. Есть, ведь, чего послушать...
На столе лампа керосиновая - мотыльки летят, крылышками хлоп-хлоп - пыльца осыпается. Один над самой лампой пролетел, опалился и упал. Бабушка говорит, они один только день живут. Не знаю, правда ли это... как так один день?
Таракан со света бежит, он таракан что, известно дело - вор, а летучий народец - на свет. Вот их сколько к окну нашему прибилось. В стекло тычутся. Их-то видно, а за ними тьма бездонная - жуть. Им страшно, наверно там - за окном, вот и просятся. Вон гигантский комар лапами по стеклу перебирает... Ох, такого-то я и сам боюсь.
А я сижу на скамеечке, слушаю, вот-вот засну... А дедушка рассказывает про окружение, про Синявинские болота, про блокаду. Я-то все это наизусть знаю, а все одно прошу: расскажи да расскажи! За печкой сверчок - часы что ли заводит: спустит пружину и опять - ки-ки-ки-ки... Но и он умолк - заслушался дедушку.
Тридцать лет прошло с лишним... И сверчок, кажется, все тот же. Нету бабушки и дедушки нет. Истории, что помнил наизусть, я забыл. Помню только лампу керосиновую, мотыльков, тьму за окном и этих ночных, летучих на стекле - вот как они лапками перебирают...
- Ну, спи-засни. Нынче июлю конец, завтра август начинается. Видишь, ночи-то какие темные... Бабушка говорила:
Петр и Павел -
Час убавил.
А Илья-пророк -
Два часа уволок.
С Ильина дня водяной купаться не велит.
Вот вспоминается: Бывало проснешься, один глаз откроешь, другой - в подушке утонул. Лежишь - не ворохнешься. Тихо. Ночные все крылатые куда делись? Сверчок спит, напиликался. Из-за штор, из-за яблонь, что в окне, лучи косые через всю комнату. Гляжу, пылинки светятся: одни вниз опускаются, другие вверх летят, медленно... Интересно. Даже второй глаз открыл. Век бы лежал, смотрел. Только часы: тик-так, тик-так. Бабушка окно открыла. За окном пчелы гудят, работают. Гиря уж почти до полу дошла - поздно, заспался, заслушался вчера. А на часах картинка: "Три медведя". И фамилия у художника подходящая: Шишкин. А напротив картинка в раме, "Корабельная роща" называется. Ну и художника и название я потом узнал, а тогда - боялся... Пела мне бабушка про серого волчка, который "за бочок и во лесок..." А когда я подрос и шалил, бабушка мне на картинку - "Смотри, смотри, видишь, волчок из-за елки глядит. Сейчас выскочит, сейчас утащит!" Я смотрю и правда - волчок! И не серый даже, а зеленый, страшный. Вон как зубами щелкает! А уж когда большой стал, приехал к бабушке дяденька дяденькой, глянул на картинку - волчка нет... Странное дело: ведь был же, как сейчас помню.
Видишь, чудеса какие! Стали мы с тобой по ландышевой стране путешествовать, я и сам маленьким стал - да не таким, как вот мурашка этот, а таким, как ты. Все вспоминаю... Вспоминаю... И ты вырастешь, встанешь на возраст, что вспоминать будешь? - Юные года? - Тут больше жалеть приходится, каяться. Не кается кто, ну не повзрослел, значит. А вот детство - райский уголок - на эту жизнь и на жизнь будущую - на все хватит.
Давай завтра встанем пораньше да за грибами пойдем! Тут у нас леса другие. Здесь земляничных горок нет, зато черники, морошки, ежевики... Вот уж встанем да пойдем, ягодок покушаем.
Прямо за домом гора. Тяжело карабкаться, да не долго. Смотри: вчера тут шаром покати, а сегодня... присядь-ко пониже, гляди: по мху целое воинство моховичков. Главный моховик дал команду по подземному своему царству-государству и... когда они успели, на рассвете что ли? А под елками горькушек - солить-не- пересолить - и брать не во что. Моховик, тот на сковородку пойдет, а вот этого удальца - на нитку да на печку: белый гриб - боровик, всем грибам гриб. Пойдем-ка на другой склон, там есть боец и не хуже белого. Он под осинкой стоит, подосиновиком и кличут или красным грибом. Из него суп хорош. Впрочем, настоящего супа без подберезовика не будет, а его не на горе, а там внизу, по ручейку брать надо. Он самый первый вылезет и самый последний из леса уйдет. - Ба, да он тут не один: лисички, рыженькие раструбы свои к небу тянут, слушают. А погляди: в моховичке дырка. Нет, не червивый, хороший, пойдет... но с дыркой. Поверни, видишь - улитка:
Улитка, улитка,
Покажи рога,
Дам тебе улитка
Пирога.
Да это слизняк, этот не покажет. Ему что сыроежка, что груздь... - А чего ты, слизняк, на мухомор не хочешь? Не нравится? А вот и улитка - с домиком. Вот сейчас поползет и рожки покажет:
Улитка, улитка,
Покажи рога...
У нас на пруду улиток много. У одних домик плоский, закручен калачиком, а у других ракушка башенкой такой закручена, словно храм какой или дворец. Ракушки разные, а улитки вроде все те же: ту катушкой зовут, а эту прудовиком. И как они себе такие домики строят... Построить мало - потаскай-ка всю жизнь!
Вот мы и гору обошли, и корзинка полна, и черники набрали баночку для маминого пирога. "Роса долой и мы - домой" по дороге, однако, по дороге... Тут мой самый любимый гриб растет. - Где? - Да прямо под ногами. По обочине за травку-муравку хоронится, шляпка в пыли - и не заметно. Масленок прозывается. Гриб не большой, а дружный. Пока идем, разговоры разговариваем да и наберем. Некуда? - Рубашку расстегни, да и за пазуху. Пленочка у него снизу, а под ней словно масло вологодское, да и сверху видно маслом помазан.
Вот идет какой грибник: в правой руке нож, в левой кошелка. Бойся, гриб, таись, прячься под листочек! Что жизнь грибовая: чик - под нож и на сковородку... Можно ль так-то?
У каждого гриба свой норов, свой день и час, свое местечко. Раньше пришел - нетути, припозднился - собирай червивые. Да поклонись каждому, гриб уважение любит. В лесу не шуми, не балуй - слушай лес-то. Он много знает. Ты шагай помаленечку и примечай. Мне-то много бабушка рассказывала, про грибы, про жучков-паучков, про травку-муравку, про пташечек. Это все твари Божьи. Ты их полюбишь и они тебя не забидят. Малого обидеть - не велико дело, да грех на душу...
Глянь-ко, цветочек какой. Это цикорий, из него чай-кофей заваривают. А это зверобой, тоже в чай полезно. Вот шалфей, им хорошо зубы полоскать... Цветов-то много, до вечера всех не переберешь, а мы уже и домой пришли.
На Успенье - "дожинки" - урожай в закрома. А у нас урожай - грибы да ягоды и амбаров не надо.
Попустел поселок. Поразъехались все. Школа, первое сентября: "Пророк Наум - наставь на ум!" А нам спешить некуда - поживем пока. Предтеча прошел, росы медвяные пали. Рябина цветет - осень долгая будет, бабье лето. Большая птица в отлет пошла. Утки, гуси... Журавли за лесом на болоте сидят: курлы-мурлы разводят, клюквой заправляются. Скоро на крыло встанут и пойдут, пойдут - дней пять над нашим домиком и в ночь, и в день... Летят, курлычут, прощаются... В Африку путь держат, к верховьям Нила. Там уж клюквы не поешь... Ну вот и журавли ушли, тихо как.
Послушай-ка как лес вздыхает. В начале лета шелестел листвою молодою, радостно, трепетно. Осинка на солнце играла, ель, сосна корабельная - скрип-скрип, шу-у-у-у - хоть сейчас в плаванье. Как дыхнет ветер-ветрище над домом: то ли ели разом качнулись, то ли небо враскачку пошло... А в августе дожди зачастили, тучи ползут косматые, брюхом за макушки леса задевают. Лес и не гудит, плачет под дождем. А солнышко выйдет, ветерок тучи повыметет, радуга-дуга... Лес опять зашумел по-молодому.
Вот и лист полетел - сентябрь. Загрустил лес не на шутку, закряхтел, застонал: о-о-о-о. А падет лист по зиме и вовсе шуму не станет - будет посвистывать да похрустывать. А в зимнюю бурю завоет не по-хорошему... А сейчас что - шуми, вздыхай. Осина-то свои червонцы так и сыплет...
Рождество Богородицы. День светлый какой. Радость. Осенины празднуют, луковая неделя.
Солнышко камушек нагрело. Сижу на камушке, к бревнам привалился: бревно спину греет. Сижу пишу... про ландышевую страну сочиняю, а ее уж всю листом занесло... Уезжать надо, пора прощаться с махоньким народишком. - Эй, вы, мелкие, где там есть? Живы ли?
Кто ты есть такой, усатый человечушко, о-шесть рук, о-шесть ног... камо ползеше? Не было еще ни нас, грешных, ни зверя, ни птицы не было, а ты ползал, бегал, летал. Дерев не было и трав, даже елок... Вот лишь папоротник да хвощ - твои друзья. Во сколько раз древнее ты нашего брата, не сосчитать... И все такой же, и ничего тебе не надо. Быть может, ты достиг уже своего счастья и живешь в нем. Живешь себе по воле Божьей и боле ничего не ведаешь. Пропадешь ли под чьей-то стопой, смоет ли ливнем, склюет ли птица - нет в жизни твоей перемены, никто не заплачет и не возрадуется. А что же наша скоромимоходящая красота? Куда убежала?
- А это кто такой: серый, дымчатый, жук - жуком, а на крыло легок - бряк на страницу. Побежал по строчке - усом трясет: читает. Нет, не понравилось - улетел. - Ну, что ж, лети, лети... Может переживешь настолько же нас, насколько жил прежде. А когда вострубят трубушки и земля, и моря отдадут человека и зверя, сколько же вас-то восстанет от земли?
То же ведь твари Божьи... Какая-никакая душенка есть.
Как положено, на Покров снег выпал, укрыл ландышевую страну.
Батюшка Покров,
Прикрой землю снежком,
Избу - теплом,
Хозяюшку - пирожком,
А меня, младу, - женишком!
Так раньше девушки закликали, потому как свадьбы пора играть. На Покров до обеда осень, с обеда - зима. А махонькие наши жители все спят. Они ведь на зиму никуда не улетают - все тут. Последние мураши в муравейник зашли, ходы заделали и спать. И осы спят, и червячки. А кто лето отпорхал, отлетал, отползал и... куда они делись? Кто куколкой обернулся - и куколки спят, кто - личинкой, и личинки спят. Тут дела волшебные: кто под воду, кто под кору, кто прямо в землю, а по весне превращения начнутся. Так что вроде никто и не умер - все спят до срока. Вот где только кузнечики - не знаю... и божья коровка - не на небо ли улетела?
- Давай поглядим, послушаем, может, кто-то все-таки не спит?
По соснам белка - шасть-шасть. Ей чего, она и грибов и ягод запаслась, и шишки - все ее, шуба есть, дом в дупле. Ей зима не в опаску. И горностаю. Да и зайчику - у нас ведь тут даже волков нет, побежит зимой на огороды яблони грызть. Нутрия в хатке под водной, подземной под снегом глубоко. У нее тоже запасы - зимуй - не хочу. И ежик спит, у него своя норка. Спит и барсук. И медведь спит, но только не в нашем лесу. Здесь медведей нет. Ведмедь аккурат на Воздвиженье в берлогу ложится. И змея на Воздвиженье под пень ушла. Птицы не все улетели. Снегири, глухари, синички - все тут, все с нами. А под снегом кто шебуршится? Мышки-полевки, пришли из леса и побежали по избам шуровать. Какое там спать! Ну а что же в ландышевой стране, маленький наш народец? Ужели все уснули? - Погляди, и пруды замерзли, и земля промерзла и кора древесная. Тихо. Все спят. Удивительное дело... Только ручеек один бежит под снегом, точит камушки, но и в нем как будто нет никого. Холодно. Спят.
- Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, ведь проснутся же... Все проснутся обязательно. Что же, будем ждать! Весну ждать будем, ландыши... А то как же...
2000 г.