Или к вопросу о «толерантности» русской души
Давно хотелось собрать свои мысли о народном богословии, разбросанные по разным статьям, вместе. Но не просто всё это… Но вот приглашение на конференцию «О толерантности русского фольклора»! Ладно, поговорим и об этом.
В своё время, разбирая рукописи великого русского этнографа Георгия Семёновича Виноградова (1886 – 1945), я восхитился замыслом учёного создать серию работ о народной культуре, далеко выходящую за рамки фольклорно-этнографического подхода: народная философия, народное богословие, народная медицина… Отчасти замысел был реализован: «Смерть и загробная жизнь…» (1923), «К изучению народной медицины…» (1923), «Об изучении народного ораторского искусства» (1925), «Народная педагогика» (1926). Позволим себе цитату из последней, ставшей хрестоматийной, работы: «Хотя после трудов Деннета, Жонга, в особенности Вундта, после появления некоторых русских работ нет надобности доказывать факт существования народной философии, - всё ещё непривычно звучит выражение народные философские воззрения , как непривычно звучит и термин народная философия …. К философии относится всё, что ведёт к обоснованию, углублению и построению мировоззрения». Изучение народной философии с 1926 года продвинулось мало…
Если обобщить истинно виноградовское понимание народной культуры, то именно народная философия и является содержанием народной педагогики. Ведь стержнем традиционного общества является передача традиционного мировоззрения от поколения к поколению, а всё прочее (песенный фольклор, материальная этнографическая культура) – лишь инструмент к тому. В своих набросках Георгий Семенович говорит о богословии, в печатной же статье (по понятным причинам) – о философии.
Попробуем вкратце развернуть тему. Богословие есть познание о мире, Боге и человеке с точки зрения Писания и Предания. Философия есть продукт Богословия, явившийся в результате секуляризации сознания. Т. о. философия это то же понятие о мире, но с помощью человеческого опыта. Поскольку в традиционной культуре мы имеем дело с сознанием традиционным (т. е. религиозным) то и должны говорить не о народной философии, а о народном богословии, каковое содержится во всей полноте народной культуры. Именно наличие народно-богословского содержания и делает традиционную культуру тем, чем она есть, и собственно народ – народом. (NB: совсем неплохое определение нации даёт И. В. Сталин: «Нация есть… общность людей, возникшая на базе языка, территории, экономической жизни и психологического склада, проявляющегося в общности культуры… Достаточно отсутствие одного из этих признаков, что бы нация перестала быть нацией…» («Марксизм и национальный вопрос») Грустное пророчество! Но оставим пока…)
В своё время Е. Н. Трубецкой определил древнюю иконопись как «умозрение в красках», а в другом месте – как «богословие в красках». Перефразируя Евгения Николаевича, мы назвали народную культуру – «Богословием в песнях» (см. нашу кн. «Материк Россия»). Как икона является символом Господа, так и слово (пропетое, проговорённое) является его (слова, логоса) проявлением, материальным знаком – незримого духовного мира.
Ну а что же заявленная тема конференции? Толе-рантность, то ли не рантность…Точнее было бы слово ментальность (по-русски: душевность), но и оно не отражает основу русского характера, ибо сердцевина его – дух. Но в западных языках и слова-то такого нету. Народное богословие (и следственно, народный характер) сформировались задолго до появления государства. Они есть следствия Промысла Божьего о России, сотворенного «Прежде всех лет» логоса (или, если по платоновски - эйдоса) нации.
Поставим вопрос так: действительно ли фольклор сохранил свой богословский стержень (попросту – Русский дух) с адамовых времён или он (дух) постоянно – ныне и присно вновь воспроизводится, в силу своей онтологической сущности, в силу своего отличия (не секуляризированного состояния сознания) от современного искусства?
Верно и то и другое: народная ментальность, русский дух и определяющее их народное богословие, сохранились с древнейших времён, - с момента создания русского языка, с момента исторического проявления русского (славянского) логоса. (См. «Антропологию слова» в кн. «Материк Россия». В двух словах: слово имеет тело, душу и дух . Дух слова – это логос, имеющий быть в инобытии, через процесс сознания проявляемый в бытиё). Язык, фольклор, народное богословие есть тождественное телесно-душевное проявление логоса народа. Тождественность.
И вместе с тем: каждый раз, когда фольклорное произведение воспроизводится, происходит сиюминутное (здесь и сейчас) творение русского духа, воссоздание народного богословия (в нераскрытом, говоря математическим языком – в нераспакованном виде). Именно этим, а не одним только «звукоизвлечением» определяется «аутентичность» данного типа искусства. Собственно, тут и не о искусстве речь, а о форме сознания. Современный достойный исполнитель пребывает при сем в двух формах сознания: традиционной – она его и вдохновляет и животворит, и ради неё он и занимается фольклором; и современной, секуляризированной, - от которой почти не в силах отстать.
Выходит, пока мы поём – мы Русские, а разъехались с фестивалей – опять постсоветские безбожники.
Отчего нужна человеку Церковь, - дабы было куда притекать воссоединяться с Богом молитвенно и через таинства. Отчего даден нам фольклор? Дабы через его «таинства» воссоединяться со своим народом. Народность, народное богословие ни в коей мере не могут подменить Церковь (богословие православное) Это две единосущные (т. к. от Святого Духа), но неслиянные составляющие русского человека. В их полноте он нуждается, как никогда.
Так, то ли или не то ли?.. Отнюдь не одним терпением определяется русская душа. Когда мы толерантны, когда по-евангельски подставляем другую щеку (снимаем последнюю рубаху и т. д.), но потом бьём наотмашь по полной программе? Когда русский человек «толерантен», когда отступает до Москвы или когда гонит захватчика до Берлина, а то и Парижа? Да, «русский долго запрягает, но быстро едет». Да, пожалуй, есть высочайшее смирение в наших духовных стихах (ни в одном фольклоре мира такого не найти: куда там france moralite !..) Но и нигде нет такой воинственности, силы ратного духа (обратитесь к нашей мужской традиции). Вот чего так катастрофически не хватает ныне. А забугорные лжеучёные внедряют по всем каналам: «русский человек толерантен, толерантен… усни, мужик, не вставай с печи!» Загипнотизировали, бесы. Лучшие же наши качества: терпение и терпимость, обернули против нас. Но заметим, смирение, - это категория из другого измерения. Смирение вполне сочетается (и даже необходимо!) с воинским духом.
Да, русский человек терпелив, но он ещё и совестлив, а значит, и не терпим ко лжи и насилию. А вот это – совесть! – уже не входит в планы американских кукловодов. Вот это уже непреодолимое препятствие к «свободному» (т. е. содомскому) обществу, что мыслят они построить на Руси. Да не будет.
Заметим ещё, что и в греческом языке нет такого понятия совесть и православие, сформированное первоначально по-гречески, зиждется на антитезе грех – покаяние . Русское народное богословие стоит на понятии совесть , что подразумевает участие силы духа. В этом - некоторое особое национальное понимание вопроса о свободе воли, которое, впрочем, не выходит за рамки ортодоксального православия, а наоборот: отражает, как нам кажется, истинное понимание вопроса. Вернёмся к этому чуть позже…
Мы живём в эпоху информационных войн. Задумаемся, кому выгодно убедить нас нашими же силами в якобы свойственной русской душе толерантности? Чем всегда был опасен для врага русский солдат? Чем устрашал и устрашает поныне неприятеля? Толерантностью разве? «Нашей огромности боятся…» - говаривал Александр III . Но не только географической огромности, а и широты душевной, а и – величия духа. В четырехтомнике «Великая Отечественная…» среди прочего, следующие цифры: 268 человек, удостоены звания «героя» посмертно, за то, что повторили подвиг Александра Матросова (а сколько не отмечено звёздами!). Но были ли подобные подвиги в армии союзников? Отнюдь. Ни одного. А сколько было отслужено католических молебнов, сколько призывов «полагать душу за други своя…»! Догма одна, ментальности разные…
Итак, постараемся определить основные черты народного богословия.
Монизм. В нашем аспекте даже не главное формальное определение конфессии: монотеизм или поли… (Протестанты и пр. ещё и обвинят нас в многобожии: вот, мол, схизматы поклоняются и Николе, и Георгию, Флору и Лавру, Косьме и Демьяну…, а Мы, де, одному Господу!). Краеугольным камнем русского народного богословия является выбор: монизм – дуализм.
Так, западное мышление изначально дуалистично. И, несмотря на формальную монистическую догму, католичество, а тем паче – протестантизм, учения практически дуалистичные, что и предопределило их скорую секуляризацию и переход в постхристианское состояние. Ренессанс, переход к капитализму, урбанизация… на Западе - это не потому, что мы – нация молодая и пр., а потому, что дуалистично общественное сознание, дуалистичен западный логос.
Наше народное богословие несомненно содержит изначальный, восходящий к Адаму монизм, что определяет дух фольклора (особенно эпос и сказку), и это же определило успех православия на Русской почве: создание Третьего Рима.
Эсхатология. Во времена Св. Андрея Рублёва и при его непосредственном участии рождается удивительное явление в русской церкви – иконостас. Русская литургия приобретает особый смысловой оттенок. Если в греческой церкви человек в храме содеивался участником тайной вечери (евхаристическое начало), то в русской – за деисусным чином открывался «Спас в силах», и сквозь евхаристию проступал Страшный Суд. Это усиливало покаянный мотив во всём укладе русского бытия.
Почему именно так? А потому, что тема Страшного Суда уже была развёрнута в народном богословии, особенно в духовном стихе (Об этом в нашей работе «Адамова тайна». Русская Провинция. Тверь. 1996). Существовали ли на Руси подобные песнопения в дохристианские времена? Ответ на это даёт изучение таких стихов, как «Голубиная книга», «О Егории храбром» и др.: да, существовали! После крещения Руси эсхатология стала одной из центральных тем духовных стихов и, на наш взгляд, это и привело к созданию русского иконостаса в XIV – XV вв. Пережитки дохристианских эсхатологических представлений имеют место в духовных стихах и в современных записях. Трудно заподозрить творцов-носителей стихов в незнании Апокалипсиса или русской иконографии. Однако Страшный Суд в стихах выглядит не вполне канонично: путь на суд пролегает через огненную реку. Перевозчик – Архангел Михаил (реже – Андрей Первозванный). В Суде принимает «участие» «Мать-сыра-земля» (или Богородица), Небесный Иерусалим заменён на сад и т. д. и т. д.. Это не лишает наши стихи истинно православного духа, а лишь свидетельствует о наследии древнейшей эсхатологической традиции. В этих стихах (а особенно в многочисленных стихах о мучениках) подвиг «претерпевших до конца» определяется не толерантностью, а любовью и верой. Опустим многочисленные цитаты.
Патристика. Один из столпов православной культуры: патристика – наследие Св. Отцов. В письменной традиции это патерики (отечники) – собрание житий и легенд. В устной – это те же духовные стихи (о святых), но и отдельный жанр – духовные легенды, отчасти и ряд быличек. Не будем разворачивать темы, отметим лишь: как в устной, так и в письменной традиции мы обнаруживаем мощный дохристианский пласт, повествующий о культуре старчества . Даже в XIX веке православные старцы творят чудеса (сугубо русские), живут порой в избушках на «курьих ножках», говорят речи раёшным стихом (см. высказывание Макария Оптинского, например). До наших времён творят песнопения в народной манере (Отец Николай Гурьянов и мнози иные). Именно (и только) в России иконы мироточат и кровоточат. Древнегреческое православие этого не знало. И т. д. и т. д.
А обилие раскольных сект, хранящих необычайно многообразную музыкально-поэтическую культуру богослужебного пения!
Учение о свободе воли. Этот богословский догмат мы бы выдели в народной традиции отдельно. Позволим себе процитировать фрагмент из нашей статьи «Свобода воли и Промысел»:
«…Идеалом христианства (впрочем, по слову Спасителя, недостижимым на земле) является полное отождествление собственной воли с волей Творца: «…Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…». Здесь, в Иисусовой молитве, мы видим, что воля Божья в полной мере осуществляется только «на небеси». Мы можем лишь молитвенно просить, о том, что бы собственной свободной волей осуществить не всегда ясную для нас волю Господню. И по вере – даётся нам и постичь неисповедимый Промысел и осуществить… Но это уже предмет веры.
Сплошь и рядом сталкиваясь с деяниями людей творящих свою волю вопреки воле Божьей, вопреки совести, правде, обычаям… мы должны понимать, что требуемое при этом смирение относится к нашим страстям. Мы не имеем право позволять вскипать страстям при виде неправды. Но безусловным грехом для христианина является бездействие при виде греха. (Была бы сейчас вообще Россия, если б Минин и Пожарский в своё время, сказали бы: «На всё воля Божья… Всё от Бога…» - и разошлись по домам?)
Уклонение от истины двояко… С одной стороны, полное отрицание проявления Божьей воли в мире (ересь гностицизма) – вполне атеистический мир, живущей по законам джунглей… Что нам и предлагает Запад.
С другой: принятие любого движения в этом бытии за проявление воли Божьей (ересь баптизма и т. п.). Здесь отрицается свобода воли, отпадает, как следствие, понятие греха и покаяния… Всё от Бога, - «нет власти, кроме как от Бога». Понятие Рока, а не Промысла.
Такое мировоззрение во все времена было насущно необходимо власть имущим. Именно такое всесмирение и всепрощение обозвал в своё время основоположник марксизма «опиумом для народа». Справедливо обозвал. «Да, не всё то, что сверху от Бога». Народная пословица добавляет: «На Бога надейся, а сам не плошай!» Это не атеизм: тут главное – первая часть: «На Бога надейся». Но вот самому плошать нельзя – грех. Вот тут, когда плошаем и бездействуем и выпадаем мы из Промысла. [ … ]
Ветхозаветная религия тяготела к року, к отрицанию свободы исторического процесса. Марксистско-ленинское учение со своей «исторической неизбежностью», шло в том же русле. […] Сейчас нам навязывают ещё один исторический миф – о неизбежном приходе к западной либерально-демократической модели общества.
Меж тем, история абсолютно свободна, ибо строится из столкновения и соработничества свободных человеческих воль. В историю вторгаются непредсказуемые стихийные явления: засухи, наводнения, эпидемии… или «случайности» на личном уровне – гибель полководцев, государей, предательство правящей элиты… Происходит ли это провиденциально или в следствии случайности? В первом случае это всегда чудо: вторжение инобытия в бытиё. Для того что бы, например, землетрясение произошло в нужном месте и в нужное время, необходимо, нарушая законы природы, привести из небытия в бытиё колоссальный энергетический потенциал. Для того, что бы метеорит упал, скажем, на заслуживающую того голову, нужны колоссальные энергии для изменения орбит и т.п. Мы не отрицаем полностью чуда в истории, но это скорее исключения…
Тем не менее, можно сказать, что вся история чудесна и провиденциальна: тут и там малочисленные воинства, кажется обреченные на поражения, одерживают благодаря силе духа победы над превосходящими силами врага и т. д. Божественная воля осуществляется здесь без нарушений энергетического баланса природы, она добровольно созидается свободною волею людей, творящих свои дела. Через веру и любовь (к ближнему, к Родине), через сопричастность Духу («Иже везде сый и вся исполняяй») свободная личность творит Божью волю.
Так и трактовали учение о свободной воле и Промысле Св. Отцы: «Причина всего того, что происходит… или Бог, или необходимость, или судьба, или природа, или счастие, или случай.» [Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры / М., 1992, С 177] «…ибо то, что находится в нашей власти, есть дело не Промысла, но нашей свободной воли.» [Там же, С 184] «…в нашей власти находится или прибыть в добродетели… или оставить добродетель, что именно и есть – очутиться во грехе…» [С 187]
Наиболее цитируемое из евангелия: «…верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, так чтобы вы могли перенести». [1 – е Кор. 10. 13] У Апостола здесь речь об искушающих помыслах, а не о внешнем насилии. Надо понимать, что человек свободной волей, благодаря действию Духа Святого, помыслы эти может преодолеть.
Но вот какие трактовки получает это учение у современных богословов: «Божественная воля, попускающая зло, всегда пресекает действие на нас злой воли, через которое создаётся непосильное искушение. Божественный Промысел попускает зло только потому, что оно может быть пережито во благо нашего спасения и потому не допускает зла «непосильного»» [В. Свенцицкий. Диалоги. Саратов, 1999, С 255]
Соответствует ли такая проповедь духу евангелия? Ведь именно такая постановка вопроса увела (в течение последних двух столетий) из церкви почти всю нашу болезненно реагирующую на всякую неправду, интеллигенцию. Вот тут и возникает Иван Карамазов со своей «слезой ребенка»: «…весь мир познания не стоит тогда этих слёзок ребёночка…». […] И вот выводы: святоотеческое учение говорит, что в случае свершающегося зла Божье присутствие в том и заключается, что Дух Святой «иже везде сый и вся исполняяй…» (современным языком мы бы сказали, что в следствии Божьего Промышления мы и имеем не энтропийный мир), а потому и возможна свободная воля грешника, свершающего зло. Но в силу этого же дара, и возможно ему противостоять. (В мире безбожном, т.е. энтропийном, в конечном счёте – редукционном, ни злая, ни добрая воля не могла бы реализоваться).
Иные же богословы (что характерно для XIX , XX вв) учат, что в злой воле Промысел в том, что он чудесным образом пресечёт зло, когда чаша терпения переполнится. Человек традиционной культуры имеет религиозный тип сознания (монизм) и такое вероучение подсознательно принимает, как принимает на веру сказку, но лишь постольку, поскольку способен терпеть гнёт. А потом… – «не дай Бог видеть русский бунт…» Интеллигент, тем и отличается от народа, что традиционного сознания у него нет, он дуалист, его волнует гнозис. Он с порога отметает веру в божественное пресечение зла. Разумеется, и это есть предмет веры. Жизненный опыт не может здесь быть критерием установления истины…»
Цитата затянулась, но… нам представляется, именно в фольклоре (стихе, эпосе, воинских песнях, пословицах…) находит отражение наиболее верное представления о свободе воли. «Вольному воля, спасённому – рай» - в одной фразе целое учение недоступное Канту или Ницше. Видимо, народное богословие определило триумф и трагедию русских бунтов, вплоть до уникальной попытки построения коммунизма.
Можно просмотреть особенности народного богословия сличая греческие, допустим, апокрифы и наши. Есть общее, но есть и сугубо своё. Совершенно очевидно, что основы народного богословия проявились тогда, когда, «образовывался» русский язык и фольклор. Т. е. примерно шесть тысячелетий назад (по данным лингвистики), что и соответствует Писанию («Вавилонское столпотворение»).
Разумеется, это самый краткий обзор народного богословия.
О пользе фольклористики . Для того, что бы обрисовать, например, иудейскую ментальность, достаточно выстроить в ряд ветхозаветные сюжеты: один брат убивает другого, ему показалось, что Бог любит брата сильнее… Другой брат продаёт своё первородство за чечевичную похлёбку. Ещё братья: продают меньшого в рабство – потому как любим отцом… А у нас? Какое у нас, - у диких русских – Писание? Но обратимся к результатам фольклорных исследований: вот классификация былинных сюжетов, например. Сюжеты вообще-то общемировые, но… по вопросам богословским (см. выше) наши герои поступают исключительно национально.
Для написания курса народного богословия, - а будет наверно и такой курс! – необходимо создать (и прокомментировать в богословском аспекте) классификации сюжетов стихов, былин, притч, баллад, воинских песен… впрочем, песен и обрядовых – там как раз самые архаичные сюжеты. Это дело будущего. И недалёкого…
2005