Все никак не привыкну к лесам и болотам.
Не хватает простора глазам степняка.
Здесь поют соловьи по невидимым нотам.
Здесь в Балтийское море впадает река.
Я завидую тем, кто родился у моря.
У людей в Петербурге особая стать.
Я стою на мосту в одиночном дозоре
И учусь по слогам этот город читать.
Свирепеет зюйд-вест, и вода прибывает,
Застонали деревья в окрестных лесах...
Я представить не мог, что такое бывает:
Город в море выходит на всех парусах!
Бросил в урну и ложку, и кружку,
И когда это не помогло,
На чердак зашвырнул я подушку,
Что твое сохраняла тепло.
Не ударился в глупую пьянку,
Не рыдал в тусклом свете луны, -
А принес из подвала стремянку,
Чтобы снять твою тень со стены…
Ты ушла, и довольно об этом,
Я сходил за водой ключевой,
Вымыл пол и остался поэтом
С поседевшей за ночь головой.
Донос. ОГПУ. Расцвет ГУЛАГа,
Руби руду! Баланду съешь потом...
Мой дед с кайлом в обнимку - доходяга.
А я родился в... пятьдесят шестом.
Война. Концлагерь. На краю оврага
Эсэсовец орудует хлыстом...
Отец с кайлом в обнимку - доходяга.
А я родился в... пятьдесят шестом.
Орел двуглавый. Гимн. Трехцветье флага.
С нательным в новый век вхожу крестом.
Бескровно под пером скрипит бумага,
Ведь я родился в... пятьдесят шестом.
Отсчитаны постельные рубли.
Сошел почти на нет плацкартный гомон,
Ущербная луна в окне вагона
Достойна кисти раннего Дали.
А в тамбуре сиреневый дымок
И огонек безвкусной сигареты.
Бессонные колеса-кастаньеты
Разматывают памяти клубок.
Бегут высоковольтные столбы,
За поездом, кочующим по свету.
Душа восходит к Новому Завету,
А разум ждет возмездия судьбы.
Полыхнувший закат до полоски алеющей сужен:
Туча - словно портьера, а небо - оконный проем.
Ничего, ничего...
Пусть мой голос и слаб, и простужен,
Поднимая глаза, все равно говорю о своем.
Я до солнца встаю, чтоб увидеть, как звездные ноты
Рассыпает Господь для поэтов на Млечном пути,
Заполняю словами тетрадок бумажные соты.
Если мне суждено, я до правды смогу дорасти.
Вознесусь над землей, позабуду о мире и граде.
Предпочту пораженью веселую смерть на лету.
Чтоб, ломая перо, не просить у людей Христа ради,
И, ударившись оземь, зажать в кулаке высоту.
Это проще простого - умри да с восходом воскресни,
Ухватившись за гриву крылатого злого коня.
Ничего, ничего...
Я приду и спою свои песни.
Я еще постучусь к тем, кто знать не желает меня.
Слышащий - да услышит.
Видящий - да узрит.
Пишущий - да напишет.
Глаголящий - повторит.
Всяк за свое ответит.
Каждому - свой черед.
Слово, если не светит, -
Запечатает рот.
Пуля - она не дура,
А провиденья рука.
Да здравствует самоцензура
Русского языка!
О, как ты был прав, поджигатель Москвы безымянный -
Крещенье огнем православному любо принять,
Коль скоро восстал и воссел Святополк Окаянный
На княжий престол иже с ним вороватая чадь.
Минули века, и окрепли бесовские путы:
Опричников-тьма, а уж эти умеют стеречь...
Все ярче горят над Москвою сегодня салюты.
Все громче слышна на Москве чужеродная речь.
Гуляй, Вавилон!
Разбазаривай грады и веси!
Гони русский дух и под ноги стели словеса,
Но помни о том, что бесстрастно грехи твои взвесит
Всесильный Творец, и падут на тебя небеса.
О, как ты был прав, поджигатель Москвы неизвестный.
Вернись сквозь века и сверши, что тебе суждено.
А люди придут, осеняясь знамением крестным,
И стены поднимут, и в пепел уронят зерно.
Я шёл на отчий зов зимой и летом,
При свете дня, и в полной темноте,
И воздух пьяный пил перед рассветом,
И радуга всходила над мольбертом,
И мятой пахли строчки на листе.
Мой ворон черен был и горек хлеб,
И лица превращались в отраженья.
Мне вслед шипели те, кто глух и слеп,
Что я в своих деяниях нелеп,
И предрекали смерть и пораженье.
Пока строка от ярости звенит,
Бесчестием не станет и позором
На лбу пятно родимое - пиит:
Взыскующего небо сохранит,
А равнодушный наречется вором.
Поляков извела Катынь.
Евреев - призрак холокоста.
А русских, взгляд куда ни кинь,
Латиница - сиречь латынь -
Доводит тихо до погоста.
Мне говорят: "Смирись, поэт",
А чаще: "Эк тебя заносит..."
Проклясть в сердцах весь белый свет,
Петлю сплести, взять пистолет?
А за окном такая осень!
А за окном такая жизнь,
Что впору изойти стихами.
Вокруг твердят: "Не будь, кажись,
С зарей вставай, с зарей ложись
И растворись в грядущем Хаме".
И я бы прикусил язык,
Как поросеночек на блюде...
Но слышу голос, а не крик,
Того, кто стал в Любви велик:
"Иди за Мной, и будь, что будет".
Любил я блатные словечки
И драки - квартал на квартал.
И жизнь не плясала от печки,
А волчий являла оскал.
Горячий привет космонавтам!
Такими гордится страна!
А я по заброшенным шахтам...
И было мне имя - шпана.
На сцене актер, но не зритель:
Спектакль, продолжение, срок…
Хвала тебе, ангел-хранитель,
За то, что не уберег,
За то, что великая сила
К столу приковала меня,
За то, что дружков покосила,
Не дав на раздумья ни дня.
За что мне нелепая доля:
Сплавлять в слове воск и металл?
Была бы на то моя воля -
Ни строчки бы не написал!
Проскакал по степи черный всадник на красном коне,
И ворвался огонь в белоснежные юрты аула,
И никто не ушел, и расплавилось солнце в огне,
И крылатая смерть на корявых ветвях саксаула
Терпеливо ждала, пока дети угаснут от ран,
И пришли корсаки, чтоб обгладывать лица и ноги,
И не слышал Аллах материнского вопля: аман...
И стоял безответным вопросом сурок у дороги,
И луна не взошла, и ушел конармейцев отряд,
И вернулись в аул, подвывая от страха, собаки...
Не ходи к роднику - не вода в нем, а памяти яд,
И не трогай руками росою омытые маки.
Частенько теперь болею,
Но радуюсь, что живой.
Березовая аллея
Шумит молодой листвой,
Летом в ночи белеет,
Свет не застит зимой.
Меня по-бабьи жалеет,
Когда иду пьяный домой.
Люблю поглядеть в окошко,
Лоб прижимая к стеклу,
На осень - трехцветную кошку,
Бегущую по стволу.
Листаю дареное чтиво,
Коего в доме - гора:
Плетут словеса красиво.
Да родина им - конура.
Досадую и сожалею,
Что нет полнокровной строки…
Березовая аллея -
Родные мои пеньки.
То орда на Руси, то варяги
И вприкуску, вприглядку житье...
Но скользит и скользит по бумаге
Карандашное острие.
Как бесхозные овцы, по небу -
Облака, облака, облака...
Не пишу временам на потребу.
Потому моя песня горька.
Это жизнь разоренная стонет,
Ухватившись за крышку стола,
Это строчки хрипят, словно кони,
До крови закусив удила.
Заклинаю, приди, встречный ветер!
Без тебя ни за что не взлететь,
От житейской спаси круговерти -
Это все, что могу я хотеть.
И не важно - зимой или летом
Унесешь ты меня, словно стих...
Привилегия русских поэтов:
Умирать, чтоб остаться в живых.
Рука не тянется к перу, перо не тянется к бумаге.
Пришел декабрь, и снег лежит, и на дорогах гололед.
И жизнь, конечно же, - не мед, но в печке от хорошей тяги
Гудит огонь, трещат дрова, и скоро будет Новый год.
И кто бы что ни говорил,- всем хватит места в этом мире
Или в другом, где все равны, и всем воздастся но делам.
Мать затевает пирожки и ставит тесто на кефире,
Мешая белую муку с ржаной мукою пополам.
Грядут иные времена, вожди на трон ползут иные
И думы о насущном хлебе возводят во главу угла.
Мы ляжем в нашу землю здесь, мы не уйдем, мы коренные,
Но рюмку водки с коркой хлеба оставим на краю стола.
В предчувствии первого снега
Трепещет больная душа,
И ночь хороша для побега,
И вольная мысль хороша.
Бреду по сиротской дороге
Под мертвенным светом луны.
Мы все вспоминаем о Боге,
Когда никому не нужны.
А все начиналось просто:
Мы шли с похорон отца.
Мой брат - он такого же роста,
Лишь резче черты лица...
Он тоже недавно умер,
Сгорел на моих руках...
С тех пор телефонный зуммер
Прописан в моих строках.
И третья смерть не отстала,
Медлить - удел живых.
Я молча прошел три квартала.
Три года - и нет троих.
Дома, в сумраке стертом,
Лишь я остался да мать.
Молчали.
Кто будет четвертым?
И стыдно теперь вспоминать…
Дождь прошел стороной, и вздохнул терриконник-
Сводный брат нильских сфинксов и сын пирамид.
Смерч подбросил листву на беспалых ладонях,
Зашвырнул чей-то зонтик на мой подоконник,
И умчался в притихшую степь напрямик.
Вечер сыплет крупу антрацитовой пыли
На сутулые спины замедливших бег.
Город мой, ведь тебя никогда не любили,
Твои сказки похожи на страшные были,
И кровит под ногами карлаговский снег.
Утопает в грязи свет немытых окошек,
Ночь троллейбусам уши прижала к земле...
Город кормит с ладони остатками крошек,
Прячет в темных дворах издыхающих кошек,
Но собачники утром отыщут их след.
На сожженную степь, на холодный рассвет
Дует северный ветер - гонец непогоды,
На дымящие трубы нанизаны годы...
В этом городе улицы в храм не приводят.
Да и храмов самих в этом городе нет.
Мой приятель - участник гражданской войны
Ненавидит стихи и газет не читает.
По ночам ему снятся зловещие сны.
Он приходит ко мне. За окошком светает.
Он все время молчит и качает ногой,
Тычет вилкой в закуску скорее для виду...
Он сидит предо мной - полукровка-изгой.
Боже! Дай пережить ему эту обиду.
Засиженная вороньем,
Насквозь продутая ветрами
О нашем, а не о своем,
Скорбит глухими вечерами.
Вне времени и суеты,
Не исчерпав великой силы,
Молитвенно сложив персты,
Взывает к совести России.
Осыпаются мысли.
Опадают слова.
Перелески раскисли.
Оплыла синева.
Осязаема нежность.
Невесом ветерок.
Очевидна небрежность
Непричесанных строк.
Без особого шика
Разноцветный наряд
Листопад-горемыка
Износил до заплат.
Ходит поздняя осень,
Гроздь рябины в косе...
Не багряная вовсе,
А нагая совсем.
Блажен, кто по ночам не спит
И времени не замечает,
Кто сыт пустым недельным чаем,
Кто знает - ДУХ животворит...
Блажен, кто верою горит
И в этом пламени сгорает,
Кто на путях земного рая
Взыскует скорбь в поводыри.
Переосмысливаю быт.
Переиначиваю строки.
Когда горланят лжепророки,
Поэт молчаньем говорит.
Предъявляю права законные
На ничтожную плату за труд.
Подо мною - земли исконные.
Надо мною - Божеский суд.
Сыт по горло бездарными враками
О кончине великой страны.
Затравите меня собаками
И не будете мне должны!
Заплачь по мне, как плачут дети,
Кричи несвязные слова!
Среди вселенской круговерти
Не пощадит меня молва.
Заплачь по мне по-бабьи просто,
Как плачут в русских деревнях,
Как плачут, возвратясь с погоста,
Как плачут ивы у плетня.
Заплачь, пока душа живая
Не обрела покой и высь.
Была ведь строчка ножевая...
Заплачь, а лучше - помолись.
В квартире моей абажур с бахромой
И пепла табачного проседь.
От строчки до строчки иду по прямой -
Меня почему-то заносит...
Нева извивается белой тесьмой,
На Стрелке - торос на торосе.
Домой возвращаюсь всегда по прямой -
Меня почему-то заносит...
Скрипит на ветру одинокая ель
И гнется, и помощи просит.
Заносит меня в Петербурге метель,
Заносит,
заносит,
заносит...
Он был болен и знал, что умрет.
Положив мою книгу на полку,
Вдруг сказал: "Так нельзя про народ.
В писанине такой мало толку".
Я ему возражал, говорил,
Что традиции ставят препоны,
Что Мефодий забыт и Кирилл,
Что нет места в стихах для иконы.
"Замолчи! - оборвал он. - Шпана!
Что ты смыслишь! Поэзия - это..."
И закашлялся. И тишина.
И оставил меня без ответа.
С ним можно было запросто молчать.
Он никогда не задавал вопросы,
Когда я рвал рубаху сгоряча,
Роняя на пол пепел папиросы.
Он не писал ни песен, ни стихов.
С ним жили шавки: Руфь и Недотрога.
За ним совсем не числилось грехов.
Он говорил, что почитает Бога.
Он вытащил меня из пьяной драки
И в спину подтолкнул: "Беги, убьют..."
Он умер тихо, но его собаки
Заснуть всему кварталу не дают.